Неточные совпадения
Ему не собрать народных рукоплесканий, ему не зреть признательных слез и единодушного восторга взволнованных им душ; к нему не полетит навстречу шестнадцатилетняя девушка с закружившеюся головою и геройским увлечением; ему не позабыться в сладком обаянье им же исторгнутых звуков; ему не избежать, наконец, от современного
суда, лицемерно-бесчувственного современного
суда, который назовет ничтожными и низкими им лелеянные созданья,
отведет ему презренный угол в ряду писателей, оскорбляющих человечество, придаст ему качества им же изображенных героев, отнимет от него и сердце, и душу, и божественное пламя таланта.
За время, которое он
провел в
суде, погода изменилась: с моря влетал сырой ветер, предвестник осени, гнал над крышами домов грязноватые облака, как бы стараясь затискать их в коридор Литейного проспекта, ветер толкал людей в груди, в лица, в спины, но люди, не обращая внимания на его хлопоты, быстро шли встречу друг другу, исчезали в дворах и воротах домов.
— Ну да. Ему даже
судом пригрозили за какие-то служебные промахи. С банком тоже не вышло: кому-то на ногу или на язык наступил. А — жалко его, умный! Вот, все ко мне ходит душу
отводить. Что — в других странах
отводят душу или — нет?
Потом помнит он, как она
водила его на Волгу, как по целым часам сидела, глядя вдаль, или указывала ему на гору, освещенную солнцем, на кучу темной зелени, на плывущие
суда.
Его поблагодарили за доставку провизии, и особенно быков и рыбы, и просили доставлять — разумеется, за деньги — вперед русским
судам все, что понадобится. Между прочим, ему сказано, что так как на острове добывается соль, то может случиться, что
суда будут заходить за нею, за рисом или другими предметами: так нельзя ли
завести торговлю?
«
Отвези в последний раз в Саймонстоун, — сказал я не без грусти, — завтра утром приезжай за нами». — «Yes, sir, — отвечал он, — а знаете ли, — прибавил потом, — что пришло еще русское
судно?» — «Какое? когда?» — «Вчера вечером», — отвечал он.
Верпы — маленькие якоря, которые,
завезя на несколько десятков сажен от фрегата, бросают на дно, а канат от них наматывают на шпиль и вертят последний, чтобы таким образом сдвинуть
судно с места. Это — своего рода домашний способ тушить огонь, до прибытия пожарной команды.
Был туман и свежий ветер, потом пошел дождь. Однако ж мы в трубу рассмотрели, что
судно было под английским флагом. Адмирал сейчас отправил навстречу к нему шлюпку и штурманского офицера
отвести от мели. Часа через два корабль стоял уже близ нас на якоре.
Здесь царствовала такая прохлада, такая свежесть от зелени и с моря, такой величественный вид на море, на леса, на пропасти, на дальний горизонт неба, на качающиеся вдали
суда, что мы, в радости, перестали сердиться на кучеров и велели дать им вина, в благодарность за счастливую идею
завести нас сюда.
Мы повели гостей в капитанскую каюту: там дали им наливки, чаю, конфект. Они еще с лодки все показывали на нашу фор-брам-стеньгу, на которой развевался кусок белого полотна, с надписью на японском языке «
Судно российского государства». Они просили списать ее, по приказанию разумеется, чтоб
отвезти в город, начальству.
Людей, как это они всегда делают,
отвели на один из Зондских островов в плен, а
судно утопили.
Другой переводчик, Эйноске, был в Едо и возился там «с людьми Соединенных Штатов». Мы узнали, что эти «люди» ведут переговоры мирно; что их точно так же
провожают в прогулках лодки и не пускают на берег и т. п. Еще узнали, что у них один пароход приткнулся к мели и начал было погружаться на рейде; люди уже бросились на японские лодки, но пробитое отверстие успели заткнуть. Американцы в Едо не были, а только в его заливе, который мелководен, и на
судах к столице верст за тридцать подойти нельзя.
Вдруг послышались пушечные выстрелы. Это
суда на рейде салютуют в честь новорожденной принцессы. Мы поблагодарили епископа и простились с ним. Он
проводил нас на крыльцо и сказал, что непременно побывает на рейде. «Не хотите ли к испанскому епископу?» — спросил миссионер; но был уже час утра, и мы отложили до другого дня.
Наконец тянуть далее было нельзя, и он сказал, что место готово, но предложил пользоваться им на таких условиях, что согласиться было невозможно: например, чтобы баниосы
провожали нас на берег и обратно к
судам.
Хватают до по
судам, по попам — по книжникам, по фарисеям и
водят; в сумасшедший дом сажали.
— Я вам скажу и
провожу вас сам после заседания. Прокурора теперь и нет еще. А после заседания. А теперь пожалуйте в
суд. Сейчас начинается.
При мне их обоих
водили на
суд.
Река Мутухе (по-удэгейски — Ца-уги) впадает в бухту Опричник (44° 27' с. ш. и 39° 40' в. д. от Гринвича), совершенно открытую со стороны моря и потому для стоянки
судов не пригодную. Глубокая
заводь реки, сразу расширяющаяся долина и необсохшие болота вблизи моря указывают на то, что раньше здесь тоже был залив, довольно глубоко вдававшийся в сушу. По береговым валам около самой бухты растет ползучий даурский можжевельник, а по болотам — кустарниковая береза с узкокрылыми плодами.
Попадется ли мертвое тело исправнику со становым, они его
возят две недели, пользуясь морозом, по вотским деревням, и в каждой говорят, что сейчас подняли и что следствие и
суд назначены в их деревне. Вотяки откупаются.
Едва я успел в аудитории пять или шесть раз в лицах представить студентам
суд и расправу университетского сената, как вдруг в начале лекции явился инспектор, русской службы майор и французский танцмейстер, с унтер-офицером и с приказом в руке — меня взять и
свести в карцер. Часть студентов пошла
провожать, на дворе тоже толпилась молодежь; видно, меня не первого вели, когда мы проходили, все махали фуражками, руками; университетские солдаты двигали их назад, студенты не шли.
В то время дела такого рода считались между приказною челядью лакомым кусом. В Щучью-Заводь приехало целое временное отделение земского
суда, под председательством самого исправника. Началось следствие. Улиту вырыли из могилы, осмотрели рубцы на теле и нашли, что наказание не выходило из ряду обыкновенных и что поломов костей и увечий не оказалось.
Какие молодцы попадали сюда на службу уже после реформы 1884 г., видно из приказов о смещении с должностей, о предании
суду или из официальных заявлений о беспорядках по службе, доходивших «до наглого разврата» (приказ № 87-й 1890 г.), или из анекдотов и рассказов, вроде хотя бы рассказа о каторжном Золотареве, человеке зажиточном, который
водил компанию с чиновниками, кутил с ними и играл в карты; когда жена этого каторжника заставала его в обществе чиновников, то начинала срамить его за то, что он
водит компанию с людьми, которые могут дурно повлиять на его нравственность.
Кое-как узнали, кто из них капитан
судна, и когда этому капитану предложили атлас и попросили его указать место крушения, то он долго
водил пальцем по карте и не нашел Саппоро.
Дело в том, что Петр Ильич пьянствует, тиранит жену, бросает ее,
заводит любовницу, а когда она, узнав об этом обстоятельстве, хочет уйти от него к своим родителям, общий
суд добрых стариков признает ее же виновною…
— Я достал, — отвечал арестант откровенно. — Меня к допросу тоже в
суд водили, я шел по площади да и словил их, принес сюда в рукаве; тут они и яички у нас нанесли и новых молодых вывели.
— Дьяволы экие,
завели каких собак; я вот всех вас в
суд представлю!
Когда случилось убийство Петра Николаича и наехал
суд, кружок революционеров уездного города имел сильный повод для возмущения
судом и смело высказывал его. То, что Тюрин ходил в село и говорил с крестьянами, было выяснено на
суде. У Тюрина сделали обыск, нашли несколько революционных брошюр, и студента арестовали и
свезли в Петербург.
Ее всё подбивали тащить мужа в
суд,
завести историю.
— Право? — сказал Иоанн, — а я и не знал! Ну, — продолжал он, обращаясь к Кольцу, — на нет и
суда нет, а я хотел вас
свести да посмотреть, как вы поцелуетесь!
Затем, хотя ему было запрещено пользоваться
судном для своих целей, Гез открыто заявил право собственности и
отвел «Бегущую» в другой порт. Обстоятельства дела не позволяли обратиться к
суду. В то время Сениэль надеялся, что получит значительную сумму по ликвидации одного чужого предприятия, бывшего с ним в деловых отношениях, но получение денег задержалось, и он не мог купить у Геза свой собственный корабль, как хотел. Он думал, что Гез желает денег.
Это равнодушие, кажется, понравилось Фрею, хотя он по привычке и не высказал своих чувств. Он вообще напоминал одного из тех лоцманов, которые всю жизнь
проводят чужие
суда в самых опасных местах и настолько свыкаются с своим ответственным и рискованным делом, что даже не чувствуют этого.
Кутневы были живы еще,
суды завели бы…
— Утром, когда я еще спал, пришли карабинеры и
отвели меня к маршалу, [Маршал — здесь фельдфебель карабинеров.] куму Грассо. «Ты честный человек, Чиро, — сказал он, — ты ведь не станешь отрицать, что в эту ночь хотел убить Грассо». Я говорил, что это еще неправда, но у них свой взгляд на такие дела. Два месяца я сидел в тюрьме до
суда, а потом меня приговорили на год и восемь. «Хорошо, — сказал я судьям, — но я не считаю дело конченным!»
И не думайте! он вас этой десятинкой так поработит, а ежели вы чуть противное слово скажете, так вас по
судам из-за нее
водить начнет, что рады-радехоньки будете, ежели вас только в места не столь отдаленные ушлют!
— Ничего, отдышалась немного… Сидит, улыбается. Лечат её чем-то… молоком поят… Хренову-то попадёт за неё!.. Адвокат говорит — здорово влепят старому чёрту…
Возят Машку к следователю… Насчёт моей тоже хлопочут, чтобы скорее
суд… Нет, хорошо у них!.. Квартира маленькая, людей — как дров в печи, и все так и пылают…
Мы сами разбои на Волге выводили, сами на свои рубли дружины нанимали — вывели разбои и
завели на Волге, на всех тысячах верст длины ее, тысячи пароходов и разных
судов.
Бред продолжался всё время. Она не узнавала никого. В тот же день, к полдню, она померла. Меня прежде этого, в 8 часов,
отвели в часть и оттуда в тюрьму. И там, просидев 11 месяцев, дожидаясь
суда, я обдумал себя и свое прошедшее и понял его. Начал понимать я на третий день. На третий день меня
водили туда…
В
суде начальство хотело было
провести и посадить Тюменева на одно из почетных мест, но он просил позволить ему сесть где приведется, вместе с своими знакомыми; таким образом, он и все прочее его общество очутились на самой задней и высокой скамейке…
Прохор. Закричишь! Суд-то не удалось
отвести.
Воевода Полуект Степаныч,
проводив дьячка Арефу, отправился в
судную избу производить
суд и расправу, но сегодня дело у него совсем не клеилось. И жарко было в избе, и дух тяжелый. Старик обругал ни за что любимого писчика Терешку и вообще был не в духе. Зачем он в самом-то деле выпустил Арефу? Нагонит игумен Моисей и поднимет свару, да еще пожалуется в Тобольск, — от него все станет.
В нижней клети усторожской
судной избы сидели вместе башкир-переметчик Аблай, слепец Брехун, беломестный казак Тимошка Белоус и дьячок из Служней слободы Прокопьевского монастыря Арефа. Попали они вместе благодаря большому
судному делу, которое вершилось сейчас в Усторожье воеводой Полуектом Степанычем Чушкиным. А дело было не маленькое. Бунтовали крестьяне громадной монастырской вотчины. Узники прикованы были на один железный прут. Так их
водили и на допрос к воеводе.
Тут какой-то добрый человек и надоумил бабенок:
завели они эту самую Маремьяну в лес да своим
судом…
Весь следующий день
провел Иван Иванович как в лихорадке. Ему все чудилось, что ненавистный сосед в отмщение за это, по крайней мере, подожжет дом его. И потому он дал повеление Гапке поминутно обсматривать везде, не подложено ли где-нибудь сухой соломы. Наконец, чтобы предупредить Ивана Никифоровича, он решился забежать зайцем вперед и подать на него прошение в миргородский поветовый [Поветовый — уездный.]
суд. В чем оно состояло, об этом можно узнать из следующей главы.
Иван Ильич,
проведши утро в
суде, возвращался к обеду, и первое время расположение его духа было хорошо, хотя и страдало немного именно от помещения.
Он едва-едва успел уговорить одного лодочника
свезти его в родной город, с прокормом за последние находившиеся у него в кармане три целковых, и то потому только так дешево, что он взялся вместе с тремя другими мужиками грести вместо бурлаков на
судне, а в случае надобности, при противном ветре, тянуть даже бечевую.
Дело, о котором я вам говорил, заняло нас на
суде так, что мы с ним не чаяли освободиться и к празднику, а потому я домой являлся только поесть да выспаться, а все дни и часть ночей
проводил пред алтарем Фемиды.
Между тем пьеса развивалась, обвинение шло вперед, бальи [судья (от фр. bailli).] хотел его для наказания неприступной красавицы; черные люди
суда мелькали по сцене, толковали так глубокомысленно, рассуждали так здраво, — потом осудили невинную Анету, и толпа жандармов повела ее в тюрьму… да, да, вот как теперь вижу, бальи говорит: «Господа служивые,
отведите эту девицу в земскую тюрьму», — и бедная идет!
— Скорняков боится, уже пустил слух, что этой зимою начнёт
сводить лес свой, — хочет задобрить народ, чтобы молчали про шинок-то, — работа, дескать, будет. А Астахов кричит — врёт он, лес у нас с ним общий, не деленый, ещё тяжба будет в
суде насчёт границ… Не знают мужики, чью руку держать, а в душе всем смерть хочется, чтобы оба сгинули!
Наши речные лоцманы — люди простые, не ученые,
водят они
суда, сами водимые единым богом. Есть какой-то навык и сноровка. Говорят, что будто они после половодья дно реки исследуют и проверяют, но, полагать надо, все это относится более к области успокоительных всероссийских иллюзий; но в своем роде лоцманы — очень большие дельцы и наживают порою кругленькие капитальцы. И все это в простоте и в смирении — бога почитаючи и не огорчая мир, то есть своих людей не позабывая.
Водит он армии; в море
судамиПравит; в артели сгоняет людей,
Ходит за плугом, стоит за плечами
Каменотесцев, ткачей.